Записи на таблицах - Лев Виленский

расположенной у базарной площади. Сегодня поутру караван, движимый железной волей Тэраха вернулся, пройдя песчаные бури и суховеи, из далекого Кархемиша с грузом меди и самородного железа, столь ценимого у кузнецов Ура. Серебро и золото текло в казну, склады ломились от товаров, и каждый житель Ура, кто знал Тэраха лично, а знали его многие, говорил о нем: «Он очень богат, этот купец!»

Но богатство, столь желанное в молодости, не несло счастья патриарху.

Он вспоминал плетеную из веток корзину, в которой сидел шестилетним младенцем, покачиваясь на спине мула; в соседней корзине, перекинутой через спину животного помещался нехитрый скарб, поверх которого лежала лира, струны которой пели мрачную песню пустыни, тревожимые сильным горячим ветром. Впереди мула шагал отец его — Нахор, пот выступал на спине его темными пятнами, высыхая белою коркой на буром и выцветшем плаще. Вдруг отец остановился и показал рукой вперед — там, среди желтой песчаной равнины Арам-Нагараима, окруженный сетью каналов и зеленью полей и фруктовых садов, лежал великий город, посреди которого на платформе, обмазанной асфальтом, высилась рукотворная гора — зиккурат Сина, Лунного Бога Шумера и Аккада. Город напоминал огромное чудовище, хребтом которого являлась серая лента реки Прат, лениво катившая воды свои с далеких северных гор, а головою — храм Сина. Стена, ощетинившаяся кирпичными зубцами, окружала Ур-Касдим (так, по словам отца назывался город), три дороги вели в него, по ним, как кровь по жилам двигался поток караванов, пеших людей, воинских отрядов, повозок, ослов, мулов, шли усталые паломники, движимые желанием простереться ниц на мощеной обожженными кирпичами площадью у подножия престола Сина. Шли кочевые племена Арамеев, таких же номадов, как и семья Нахора, предвкушая спокойную и сытую жизнь после перехода гипсовой пустыни, граничащей с запада с плодородными землями Арам-Нагараима. Тэрах вспомнил, как унизительно ползал отец его перед сытыми солдатами у ворот, вымаливая пропуск, пока один из них, жуя веточку, не сунул руку в корзину, висящую на одном из мулов и не вытащил оттуда сверток ткани. Именно эта полосатая ткань, вытканная матерью, стала пропуском: солдат поправил горячий бронзовый шлем, смачно плюнул под ноги и жестом приказал Нахору пройти сквозь ворота, скорчив при этом гримасу от чесночного запаха, исходящего от номадов.

Син, Лунный Бог, бог Ур-Касдим, таинственный бог ночи, стал богом семьи Нахора. Ступенчатая пирамида, увенчанная храмом Сина, возносилась на 120 локтей в высоту над древним городом, высота, невиданная доселе человечеством. Ночные мистерии в храме, сопровождаемые гулким ревом барабанов и взвизгами флейт стали привычными. Таинственный влажный, душный воздух урских ночей, напоенный запахами огромного города, запахами пряностей, свежей глины, канализационных каналов и гниющих отбросов совсем не походил на сухой и холодный ночной воздух пустыни. Лихорадки и чума были частыми гостями горожан.

Дни и годы, прошедшие после прихода семейства в Ур-Касдим, отличались редкостным однообразием, нарушаемым лишь храмовыми праздниками. Нахор быстро вошел в число торговой гильдии и начал завозить из Ашшура те прекрасные шерстяные ткани и ковры, которыми так славились эти дальние северные края. У Тэраха не было времени бегать со сверстниками, тем более, что они сторонились его и даже били пару раз, обзывая грязным кочевником, в 11 лет он стал за прилавок одной из отцовых лавок, в 13 лет — женился, в 14 появился на свет первенец, с 18 лет он начал водить караваны в Ашшур и Эблу.

Хотя шестилетним прибыл Тэрах в Ур, он остался чужаком на всю жизнь свою. Даже сейчас, когда его годы приближались к шестидесяти, он почти ни с кем не дружил и не разговаривал, каждодневно проводя время в торговых делах. Незаметно подросли сыновья и дочери. И только один сын — Авраам — черноглазый курчавый мальчишка, повергал отца в ужас.

Братья Авраама давно стали истинными жителями Ура, они не пропускали ни одной храмовой оргии, прилежно посещали проституток, были в курсе всех городских сплетен, торговали, дрались на кулачках с городским сбродом, играли в кости в тавернах, у каждого из них в доме стояли многочисленные статуэтки, грубо но с поразительным искусством изображавшие Сина и других богов Арам-Нагараима — Адду, Шамаша, Нергала, Бэла-Мардука, Эа, и демонов «галла», предназначенных оберегать дом и семьи от болезней, сглаза и прочих напастей. Такой же алтарь стоял и у Тэраха, хотя иногда домочадцы ловили злобный взгляд отца, бросаемый им на статуэтки, словно бы патриарх не проявлял должного уважения к ним.

И вот вчера Авраам, взявши палку, совершил неслыханное святотатство, он разбил всех богов, стоящих в домашней божнице. Осколки статуэток он собрал и вышвырнул в канализационный канал. А отцу он сказал: «Я вижу, что боги эти бессильны. Есть кто-то выше их, который управляет движением светил и потоком воды в Прате, и зарождением плода в беременной утробе».

Тэрах ждал сына, сидя на глинобитной скамье и наслаждаясь холодным пивом. Он волновался, но где-то внутри поднималось неизведанное им чувство, воспоминание о том, что в далеком Харане, где тоже молятся Лунному Богу, под храмовой пирамидой есть школа, где члены рода Тэраха и Нахора проходят обряд посвящения Эль-Эльону, Богу истинному, о котором не слыхал никто в Арам-Нагараиме, где ночью, вместо буйных оргий с храмовыми проститутками, дети и взрослые из рода Шема, сына Ноаха, сидят рядом и слушают старый надтреснутый голос великого жреца Эль-Эльона — Эвера, который помнил еще самого Ноаха, основателя всех родов человеческих. Видимо, Аврааму придется уйти в Харран. Ему не место в городе греха, Ур-Касдим, не место ему среди ленивых и тупых горожан. Ему не место и среди арамеев-кочевников, из которых он вышел, и к которым ему не суждено возвратиться.

Авраам постиг то, что Тэраху не дано было постичь, от чего он бежал, желая быть как другие, приобщившиеся к цивилизации братья и сестры из его племени. Авраам, сын его, плоть от плоти его, возвращался к Богу Высшему, отвергнув лунного бога.

продолжение таблиц Синнар-Этель-Илани; начиная с 28 таблицы, автор пишет на иврите

Они нашли меня живым. Их Бог пощадил меня. И они пощадили меня, странные люди, ставшие теперь моим народом… Среди ста тысяч трупов лежал я, в рвоте и крови, затыхаясь от смрада. И вот — отрок молодой подошел ко мне и взглянул в глаза мои, и закричал, подзывая народ. И подошли ко мне иудеи, и смотрели на меня, дивясь, что я жив. И их женщины взяли меня, и обмыли, и ухаживали за мною как за ребенком, ибо стал я слаб, и руки мои не могли делать ничего. И учился я языку иудейскому, и увидел, что сложен он и в то же время прост, и выучил я язык иудейский. И стал я просить